TOM was a glittering hero once more--the pet of the old, the envy of the young. His name even went into immortal print, for the village paper magnified him. There were some that believed he would be President, yet, if he escaped hanging.
Том еще раз сделался знаменитым героем. Взрослые опять баловали его, а дети завидовали ему. Он стяжал себе бессмертную славу: местная газетка расхвалила его до небес. Некоторые даже предсказывали, что быть ему президентом, если его до той поры не повесят.
As usual, the fickle, unreasoning world took Muff Potter to its bosom and fondled him as lavishly as it had abused him before. But that sort of conduct is to the world's credit; therefore it is not well to find fault with it.
Как водится, легковерная, переменчивая публика раскрыла свои объятия Меффу Поттеру и ласкала его с такой же горячностью, с какой только что бранила и оскорбляла его. В данном случае это рисует людей с самой лучшей стороны, и, значит, порицать их за это не следует.
Tom's days were days of splendor and exultation to him, but his nights were seasons of horror. Injun Joe infested all his dreams, and always with doom in his eye. Hardly any temptation could persuade the boy to stir abroad after nightfall. Poor Huck was in the same state of wretchedness and terror, for Tom had told the whole story to the lawyer the night before the great day of the trial, and Huck was sore afraid that his share in the business might leak out, yet, notwithstanding Injun Joe's flight had saved him the suffering of testifying in court. The poor fellow had got the attorney to promise secrecy, but what of that? Since Tom's harassed conscience had managed to drive him to the lawyer's house by night and wring a dread tale from lips that had been sealed with the dismalest and most formidable of oaths, Huck's confidence in the human race was wellnigh obliterated.
Дни Тома были днями торжества и веселья, но его ночи были исполнены ужаса. Индеец Джо постоянно омрачал его сны и грозил ему жестокой расправой. Никакие соблазны не могли выманить мальчика из дому после заката.
Бедный Гек находился в таком же состоянии тревоги и страха, так как вечером накануне суда Том рассказал всю историю защитнику Поттера, и Гек страшно боялся, что его причастность к этому делу выйдет наружу, хотя бегство метиса и избавило Гека от горькой — необходимости давать показания в суде. Кроме того, он упросил адвоката держать его дело в секрете. Но с тех пор как совесть погнала Тома поздно вечером в дом адвоката и принудила его, несмотря на все страшные клятвы, рассказать о тайне, которую он обязался хранить, Гек утратил веру в человечество.
Daily Muff Potter's gratitude made Tom glad he had spoken; but nightly he wished he had sealed up his tongue.
Днем, слушая, как благодарит его Мефф Поттер, Том был рад, что сказал об этом деле всю правду, но по ночам он жалел, что не держал язык за зубами. То он боялся, что Индейца Джо никогда не поймают, то боялся, что его поймают.
Half the time Tom was afraid Injun Joe would never be captured; the other half he was afraid he would be. He felt sure he never could draw a safe breath again until that man was dead and he had seen the corpse.
Он чувствовал, что вздохнет спокойно лишь тогда, когда увидит этого человека мертвым.
Rewards had been offered, the country had been scoured, but no Injun Joe was found. One of those omniscient and aweinspiring marvels, a detective, came up from St. Louis, moused around, shook his head, looked wise, and made that sort of astounding success which members of that craft usually achieve. That is to say, he "found a clew." But you can't hang a "clew" for murder, and so after that detective had got through and gone home, Tom felt just as insecure as he was before.
Обыскали всю округу, предложили награду за поимку метиса, но так и не нашли его. Из Сен-Луи выписали чудо-всезнайку, сыщика, внушающего почтительный страх. Тот пошарил, понюхал, покачал головой с самым глубокомысленным видом и достиг такого же поразительного успеха, какой обычно выпадает на долю всех представителей этой профессии, а именно: он объявил, что “напал на след”. Но ведь “след” повесить за убийство нельзя, и потому после отъезда сыщика Том по-прежнему чувствовал себя в страшной опасности.
The slow days drifted on, and each left behind it a slightly lightened weight of apprehension.
Но дни проходили, и с каждым днем бремя тревоги, угнетавшее Тома, становилось все легче и легче.