WHEN Tom awoke in the morning, he wondered where he was. He sat up and rubbed his eyes and looked around. Then he comprehended. It was the cool gray dawn, and there was a delicious sense of repose and peace in the deep pervading calm and silence of the woods. Not a leaf stirred; not a sound obtruded upon great Nature's meditation. Beaded dewdrops stood upon the leaves and grasses. A white layer of ashes covered the fire, and a thin blue breath of smoke rose straight into the air. Joe and Huck still slept.
Проснувшись поутру, Том долго не мог сообразить, где он. Он сел, протер глаза и осмотрелся — лишь тогда он пришел в себя. Был прохладный серый рассвет. Глубокое безмолвие леса было проникнуто восхитительным чувством покоя. Ни один листок не шевелился, ни один звук не нарушал раздумья великой Природы. На листьях и травах бусинками блестела роса. Белый слой пепла лежал на костре, и тонкий синий дымок поднимался прямо над ним. Джо и Гек еще спали.
Now, far away in the woods a bird called; another answered; presently the hammering of a woodpecker was heard. Gradually the cool dim gray of the morning whitened, and as gradually sounds multiplied and life manifested itself. The marvel of Nature shaking off sleep and going to work unfolded itself to the musing boy. A little green worm came crawling over a dewy leaf, lifting two-thirds of his body into the air from time to time and "sniffing around," then proceeding again--for he was measuring, Tom said; and when the worm approached him, of its own accord, he sat as still as a stone, with his hopes rising and falling, by turns, as the creature still came toward him or seemed inclined to go elsewhere; and when at last it considered a painful moment with its curved body in the air and then came decisively down upon Tom's leg and began a journey over him, his whole heart was glad--for that meant that he was going to have a new suit of clothes--without the shadow of a doubt a gaudy piratical uniform. Now a procession of ants appeared, from nowhere in particular, and went about their labors; one struggled manfully by with a dead spider five times as big as itself in its arms, and lugged it straight up a tree-trunk. A brown spotted lady-bug climbed the dizzy height of a grass blade, and Tom bent down close to it and said, "Lady-bug, lady-bug, fly away home, your house is on fire, your children's alone," and she took wing and went off to see about it--which did not surprise the boy, for he knew of old that this insect was credulous about conflagrations, and he had practised upon its simplicity more than once. A tumblebug came next, heaving sturdily at its ball, and Tom touched the creature, to see it shut its legs against its body and pretend to be dead. The birds were fairly rioting by this time. A catbird, the Northern mocker, lit in a tree over Tom's head, and trilled out her imitations of her neighbors in a rapture of enjoyment; then a shrill jay swept down, a flash of blue flame, and stopped on a twig almost within the boy's reach, cocked his head to one side and eyed the strangers with a consuming curiosity; a gray squirrel and a big fellow of the "fox" kind came skurrying along, sitting up at intervals to inspect and chatter at the boys, for the wild things had probably never seen a human being before and scarcely knew whether to be afraid or not. All Nature was wide awake and stirring, now; long lances of sunlight pierced down through the dense foliage far and near, and a few butterflies came fluttering upon the scene.
Далеко в глубине леса крикнула какая-то птица; отозвалась другая; где-то застучал дятел. По мере того как белела холодная серая мгла, звуки росли и множились — везде проявлялась жизнь. Чудеса Природы, стряхивающей с себя сон и принимающейся за работу, развертывались перед глазами глубоко задумавшегося мальчика. Маленькая зеленая гусеница проползла по мокрому от росы листу. Время от времени она приподнимала над листом две трети своего тела, как будто принюхиваясь, а затем ползла дальше.
— Снимает мерку, — сказал Том.
Когда гусеница приблизилась к нему, он замер и стал неподвижен, как камень, и в его душе то поднималась надежда, то падала, в зависимости от того, направлялась ли гусеница прямо к нему или выказывала намерение двинуться по другому пути. Когда гусеница остановилась, и на несколько мучительных мгновений приподняла свое согнутое крючком туловище, раздумывая, в какую сторону ей двинуться дальше, и наконец переползла к Тому на ногу и пустилась путешествовать по ней, его сердце наполнилось радостью, ибо это значило, что у него будет новый костюм — о, конечно, раззолоченный, блестящий пиратский мундир! Откуда ни возьмись, появилась целая процессия муравьев, и все они принялись за работу; один стал отважно бороться с мертвым пауком и, хотя тот был впятеро больше, поволок его верх по дереву.
Бурая божья коровка, вся в пятнышках, взобралась на головокружительную высоту травяного стебля. Том наклонился над ней и сказал:
Божья коровка, лети-ка домой,
В твоем доме пожар, твои детки одни.
Божья коровка сейчас же послушалась, полетела спасать малышей, и Том не увидел в этом ничего удивительного: ему было издавна известно, что божьи коровки всегда легкомысленно верят, если им скажешь, что у них в доме пожар; он уже не раз обманывал их, пользуясь их простотой и наивностью. Затем, бодро толкая перед собой свой шар, появился навозный жук, и Том тронул его пальцем, чтобы поглядеть, как он прижмет лапки к телу и притворится мертвым. К этому времени птицы распелись вовсю как безумные. Дрозд, северный пересмешник, уселся па дереве над самой головой Тома и с большим удовольствием принялся передразнивать трели своих пернатых соседей. Как голубой огонек, промелькнула в воздухе крикливая сойка, села на ветку в двух шагах от мальчика, склонила головку набок и с жадным любопытством уставилась на незнакомых пришельцев. Быстро пробежали друг за другом серая белка и другой зверек, покрупнее, лисьей породы. Они по временам останавливались и садились на задние лапки, чтобы глянуть и фыркнуть па нежданных гостей, потому что эти лесные зверушки, по всей вероятности, никогда раньше не видали человека и не знали, бояться его или нет. Теперь уже вся Природа проснулась и начала шевелиться. Длинные копья солнечных лучей там и сям пронизали густую листву. Откуда-то выпорхнуло несколько бабочек.
Tom stirred up the other pirates and they all clattered away with a shout, and in a minute or two were stripped and chasing after and tumbling over each other in the shallow limpid water of the white sandbar. They felt no longing for the little village sleeping in the distance beyond the majestic waste of water. A vagrant current or a slight rise in the river had carried off their raft, but this only gratified them, since its going was something like burning the bridge between them and civilization.
Том растолкал остальных пиратов; все они с громким криком помчались к реке, мигом сбросили с себя всю одежду — и давай гоняться друг за дружкой, играть в чехарду в неглубокой прозрачной воде, окружающей белую песчаную отмель. Их нисколько не тянуло туда, в городок, еще спавший вдали, за величавой пустыней воды. Ночью, плот смыло; он был унесен либо прихотливым течением, либо незначительным подъемом воды, но мальчикам это даже доставило радость: теперь было похоже на то, что мост между ними и цивилизованным миром сожжен.
They came back to camp wonderfully refreshed, glad-hearted, and ravenous; and they soon had the camp-fire blazing up again. Huck found a spring of clear cold water close by, and the boys made cups of broad oak or hickory leaves, and felt that water, sweetened with such a wildwood charm as that, would be a good enough substitute for coffee. While Joe was slicing bacon for breakfast, Tom and Huck asked him to hold on a minute; they stepped to a promising nook in the river-bank and threw in their lines; almost immediately they had reward. Joe had not had time to get impatient before they were back again with some handsome bass, a couple of sun-perch and a small catfish--provisions enough for quite a family. They fried the fish with the bacon, and were astonished; for no fish had ever seemed so delicious before. They did not know that the quicker a fresh-water fish is on the fire after he is caught the better he is; and they reflected little upon what a sauce open-air sleeping, open-air exercise, bathing, and a large ingredient of hunger make, too.
Они вернулись в лагерь удивительно свежие, счастливые и страшно голодные; скоро походный костер запылал у них снова. Гек нашел неподалеку источник чистой холодной воды, мальчики смастерили себе чашки из широких дубовых и ореховых листьев и решили, что вода, подслащенная чарами дикого леса, весьма недурно заменяет им кофе. Джо стал нарезать к завтраку ветчину. Но Том и Гек попросили его повременить с этим делом: они побежали к реке, к одному местечку, обещающему неплохую добычу, и забросили удочки. Добыча не заставила себя долго ждать. Джо не успел еще потерять терпение, как они вернулись к костру, таща превосходного карпа, двух окуней, маленького сома — словом, достаточно провизии, чтобы накормить целую семью. Они поджарили рыбу вместе с грудинкой и были поражены: никогда еще рыба не казалась им такой вкусной. Они не знали, что чем скорее изжаришь пресноводную рыбу, тем она приятнее на вкус, и не думали о том, какой прекрасной приправой к еде служит сон в лесу, беготня на открытом воздухе, купанье и в значительной степени — голод.
They lay around in the shade, after breakfast, while Huck had a smoke, and then went off through the woods on an exploring expedition. They tramped gayly along, over decaying logs, through tangled underbrush, among solemn monarchs of the forest, hung from their crowns to the ground with a drooping regalia of grape-vines. Now and then they came upon snug nooks carpeted with grass and jeweled with flowers.
Позавтракав, они улеглись в тени, подождали, пока Гек выкурит трубочку, а затем отправились в глубь леса на разведку. Они весело шагали через гниющий валежник, продираясь сквозь заросли, между стволами могучих лесных королей, с венценосных вершин которых свисали до самой земли длинные виноградные плети как знаки их царственной власти. Время от времени в чаще попадались прогалины, очень уютные, устланные коврами травы и сверкавшие цветами, как драгоценными камнями.
They found plenty of things to be delighted with, but nothing to be astonished at. They discovered that the island was about three miles long and a quarter of a mile wide, and that the shore it lay closest to was only separated from it by a narrow channel hardly two hundred yards wide. They took a swim about every hour, so it was close upon the middle of the afternoon when they got back to camp. They were too hungry to stop to fish, but they fared sumptuously upon cold ham, and then threw themselves down in the shade to talk. But the talk soon began to drag, and then died. The stillness, the solemnity that brooded in the woods, and the sense of loneliness, began to tell upon the spirits of the boys. They fell to thinking. A sort of undefined longing crept upon them. This took dim shape, presently--it was budding homesickness. Even Finn the Red-Handed was dreaming of his doorsteps and empty hogsheads. But they were all ashamed of their weakness, and none was brave enough to speak his thought.
В пути многое доставляло им радость, но ничего необыкновенного они не нашли. Они установили, что остров имеет около трех миль в длину и четверть мили в ширину и что он отделяется от ближайшего берега узким проливом, шириной в какие-нибудь двести ярдов. Купались они чуть, не каждый час и потому вернулись в лагерь уже под вечер. Они были слишком голодны и не стали тратить время на рыбную ловлю, но превосходно пообедали холодной ветчиной, а затем улеглись в тени поболтать. Их беседа скоро начала прерываться, а потом и совсем замерла. Чувство одиночества, тишина, и торжественность леса понемногу оказывали на них свое действие. Они задумались. Их охватила какая-то смутная тоска. Вскоре она приняла более определенную форму первых проблесков тоски по дому. Даже Финн Кровавая Рука и тот начал с грустью мечтать о чужих ступеньках и пустых бочках. Но каждый устыдился своей слабости, и ни у кого не хватило отваги высказать свою мысль вслух.
For some time, now, the boys had been dully conscious of a peculiar sound in the distance, just as one sometimes is of the ticking of a clock which he takes no distinct note of. But now this mysterious sound became more pronounced, and forced a recognition. The boys started, glanced at each other, and then each assumed a listening attitude. There was a long silence, profound and unbroken; then a deep, sullen boom came floating down out of the distance.
С некоторых пор до них издалека доносился какой-то особенный звук, но они — не замечали его, как мы иногда не замечаем тиканья часов. Однако таинственный звук мало-помалу стал громче, и не заметить его было нельзя. Мальчики вздрогнули, переглянулись и стали прислушиваться. Наступило долгое молчание, глубокое, ничем не нарушаемое. Затем они услышали глухое и мрачное “бум!”
"What is it!" exclaimed Joe, under his breath.
— Что это? — спросил Джо еле слышно.
"I wonder," said Tom in a whisper.
— Не знаю! — шепотом отозвался Том.
"'Tain't thunder," said Huckleberry, in an awed tone, "becuz thunder--"
— Это не гром, — сказал Гекльберри в испуге, — потому что гром, он…
"Hark!" said Tom. "Listen--don't talk."
— Замолчите! — крикнул Том. — И слушайте.
They waited a time that seemed an age, and then the same muffled boom troubled the solemn hush.
Они подождали с минуту, которая показалась им вечностью, и затем торжественную тишь опять нарушило глухое “бум!”
"Let's go and see."
— Идем посмотрим!
They sprang to their feet and hurried to the shore toward the town. They parted the bushes on the bank and peered out over the water. The little steam ferry-boat was about a mile below the village, drifting with the current. Her broad deck seemed crowded with people. There were a great many skiffs rowing about or floating with the stream in the neighborhood of the ferryboat, but the boys could not determine what the men in them were doing. Presently a great jet of white smoke burst from the ferryboat's side, and as it expanded and rose in a lazy cloud, that same dull throb of sound was borne to the listeners again.
Все трое вскочили и побежали к берегу, туда, откуда был виден городок. Раздвинув кусты, они стали вглядываться вдаль. Посередине реки, на милю ниже Санкт-Петербурга, плыл по течению небольшой пароход, обычно служивший паромом. Было видно, что на его широкой палубе толпится народ. Вокруг пароходика шныряло множество лодок, но мальчики не могли разобрать, что делают сидящие в них люди. Внезапно у борта парохода взвился столб белого дыма; когда этот дым превратился в безмятежное облако, до слуха зрителей донесся тот же унылый звук.
"I know now!" exclaimed Tom; "somebody's drownded!"
— Теперь я знаю, в чем дело! — воскликнул Том. — Кто-то утонул!
"That's it!" said Huck; "they done that last summer, when Bill Turner got drownded; they shoot a cannon over the water, and that makes him come up to the top. Yes, and they take loaves of bread and put quicksilver in 'em and set 'em afloat, and wherever there's anybody that's drownded, they'll float right there and stop."
— Верно, — заметил Гек. — То же самое было и прошлым летом, когда утоп Билли Тернер; тогда тоже стреляли из пушки над водой — от этого утопленники всплывают наверх. Да! А еще возьмут ковриги хлеба, наложат в них живого серебра[30] и пустят по воде: где лежит тот, что утоп, там хлеб и остановится.
"Yes, I've heard about that," said Joe. "I wonder what makes the bread do that."
— Да, я слыхал об этом, — сказал Джо. — Не понимаю, отчего это хлеб останавливается?
"Oh, it ain't the bread, so much," said Tom; "I reckon it's mostly what they say over it before they start it out."
— Тут, по-моему, дело не в хлебе, а в том, какие над, ним слова говорят, когда пускают его по воде, — сказал Том.
"But they don't say anything over it," said Huck. "I've seen 'em and they don't."
— Ничего не говорят, — возразил Гек. — Я видал: не говорят ничего.
"Well, that's funny," said Tom. "But maybe they say it to themselves. Of course they do. Anybody might know that."
— Странно!.. — сказал Том. — А может, потихоньку говорят… про себя — чтобы никто не слыхал. Ну конечно! Об этом можно было сразу догадаться.
The other boys agreed that there was reason in what Tom said, because an ignorant lump of bread, uninstructed by an incantation, could not be expected to act very intelligently when set upon an errand of such gravity.
Мальчики согласились, что Том совершенно прав, так как трудно допустить, чтобы какой-то ничего не смыслящий кусок хлеба без всяких: магических слов, произнесенных над ним, мог действовать так разумно, когда его посылают по такому важному делу.
"By jings, I wish I was over there, now," said Joe.
— Черт возьми! Хотел бы я теперь быть на той стороне! — сказал Джо.
"I do too" said Huck "I'd give heaps to know who it is."
— И я тоже, — отозвался Гек. — Страсть хочется знать, кто это там утоп!
The boys still listened and watched. Presently a revealing thought flashed through Tom's mind, and he exclaimed:
Мальчики глядели вдаль и прислушивались. Вдруг в уме у Тома сверкнула догадка:
"Boys, I know who's drownded--it's us!"
— Я знаю, кто утонул. Мы!
They felt like heroes in an instant. Here was a gorgeous triumph; they were missed; they were mourned; hearts were breaking on their account; tears were being shed; accusing memories of unkindness to these poor lost lads were rising up, and unavailing regrets and remorse were being indulged; and best of all, the departed were the talk of the whole town, and the envy of all the boys, as far as this dazzling notoriety was concerned. This was fine. It was worth while to be a pirate, after all.
В тот же миг они почувствовали себя героями. Какое торжество, какое счастье! Их ищут, их оплакивают; из-за них сердца надрываются от горя; из-за них проливаются слезы; люди вспоминают о том, как они были жестоки к этим бедным погибшим мальчикам, мучаются поздним раскаянием, угрызениями совести. И как чудесно, что о них говорит целый город, им завидуют все мальчики — завидуют их ослепительной славе. Это лучше всего. Из-за одного этого, в конце концов, стоило сделаться пиратами.
As twilight drew on, the ferryboat went back to her accustomed business and the skiffs disappeared. The pirates returned to camp. They were jubilant with vanity over their new grandeur and the illustrious trouble they were making. They caught fish, cooked supper and ate it, and then fell to guessing at what the village was thinking and saying about them; and the pictures they drew of the public distress on their account were gratifying to look upon--from their point of view. But when the shadows of night closed them in, they gradually ceased to talk, and sat gazing into the fire, with their minds evidently wandering elsewhere. The excitement was gone, now, and Tom and Joe could not keep back thoughts of certain persons at home who were not enjoying this fine frolic as much as they were. Misgivings came; they grew troubled and unhappy; a sigh or two escaped, unawares. By and by Joe timidly ventured upon a roundabout "feeler" as to how the others might look upon a return to civilization--not right now, but--
С наступлением сумерек пароходик занялся своей обычной работой, и лодки исчезли. Пираты вернулись в лагерь. Они ликовали. Они гордились той почетной известностью, которая выпала на их долю. Им было лестно, что они причинили всему городу столько хлопот. Они наловили рыбы, приготовили ужин и съели его, а потом стали гадать, что теперь говорят и думают о них в городке, и при этом рисовали себе такие картины общего горя, на которые им было очень приятно смотреть. Но когда тени ночи окутали их, разговор понемногу умолк; все трое пристально смотрели в огонь, а мысли их, видимо, блуждали далеко-далеко. Возбуждение теперь улеглось, и Том и Джо не могли не вспомнить о некоторых близких им людях, которым вряд ли было так же весело от этой забавной проделки. Явились кое-какие сомнения. У обоих стало на душе неспокойно, оба почувствовали себя несчастными и два—три раза невольно вздохнули. В конце концов Джо робко осмелился спросить у товарищей, как отнеслись бы они к мысли о возвращении в цивилизованный мир… конечно, не сейчас, но…
Tom withered him with derision! Huck, being uncommitted as yet, joined in with Tom, and the waverer quickly "explained," and was glad to get out of the scrape with as little taint of chicken-hearted home-sickness clinging to his garments as he could. Mutiny was effectually laid to rest for the moment.
Том осыпал его злыми насмешками. Гек, которого никак нельзя было обвинить, что его тянет к родному очагу, встал на сторону Тома, и поколебавшийся Джо поспешил “объяснить”, что, в сущности, он пошутил. Джо был рад, когда его простили, оставив на нем только легкую тень подозрения, будто он малодушно скучает по дому. На этот раз бунт был подавлен — до поры до времени.
As the night deepened, Huck began to nod, and presently to snore. Joe followed next. Tom lay upon his elbow motionless, for some time, watching the two intently. At last he got up cautiously, on his knees, and went searching among the grass and the flickering reflections flung by the campfire. He picked up and inspected several large semi-cylinders of the thin white bark of a sycamore, and finally chose two which seemed to suit him. Then he knelt by the fire and painfully wrote something upon each of these with his "red keel"; one he rolled up and put in his jacket pocket, and the other he put in Joe's hat and removed it to a little distance from the owner. And he also put into the hat certain schoolboy treasures of almost inestimable value--among them a lump of chalk, an India-rubber ball, three fishhooks, and one of that kind of marbles known as a "sure 'nough crystal." Then he tiptoed his way cautiously among the trees till he felt that he was out of hearing, and straightway broke into a keen run in the direction of the sandbar.
Мрак ночи сгущался. Гек все чаще клевал носом и наконец захрапел; за ним и Джо. Том некоторое время лежал неподвижно, опираясь на локоть и пристально вглядываясь в лица товарищей. Потом он тихонько встал на колени и начал при мерцающем свете костра шарить в траве. Найдя несколько свернувшихся в трубку широких кусков тонкой белой коры платана, он долго рассматривал каждый кусок и наконец выбрал два подходящих; затем, стоя на коленях возле костра, он с трудом нацарапал на каждом куске несколько строк своей “красной охрой”. Один из них он свернул по-прежнему трубкой и сунул в карман, а другой положил в шляпу Джо, немножко отодвинув ее от ее владельца. Кроме того, он положил в шляпу несколько сокровищ, бесценных для каждого школьника, в том числе кусок мела, резиновый мяч, три рыболовных крючка и один из тех шариков, которые называются “взаправду хрустальными”. Затем осторожно, на цыпочках он стал пробираться между деревьями. Когда же почувствовал, что товарищи остались далеко позади и не услышат его шагов, пустился что есть духу бежать прямо к отмели.