Muets d’horreur, Tom et son ami Huck prirent la fuite vers le village au pas de course. De temps en temps, ils regardaient par-dessus leur épaule pour voir si personne ne les suivait. La moindre souche rencontrée prenait pour eux figure humaine et menaçante, aussi retenaient-ils leur souffle. Comme ils atteignaient les quelques maisons isolées aux abords de Saint-Petersburg, les aboiements des chiens de garde arrachés à leur sommeil leur donnèrent des ailes.
Мальчики бежали к городку со всех ног. Они онемели от ужаса. По временам они тревожно оглядывались, словно опасаясь погони. Всякий пень, встававший у них на пути, казался им живым человеком, врагом, при виде которого у них захватывало дух. Когда они бежали мимо деревянных домишек, — стоявших на окраине города, сторожевые псы проснулись и залаяли. От этого лая у мальчиков словно выросли крылья.
« Si seulement nous pouvions arriver à l’ancienne tannerie avant d’être à bout de forces ! Je n’en peux plus », murmura Tom d’une voix entrecoupée.
— Только бы добежать до старой кожевни, — прошептал Том, едва переводя дыхание. — Я больше не могу…
Seule lui répondit la respiration haletante de Huck, et les deux garçons poursuivirent leur effort les yeux fixés sur leur but. Ils gagnaient régulièrement du terrain et franchirent en même temps la porte de l’usine abandonnée. Soulagés mais épuisés, ils s’allongèrent par terre dans l’obscurité protectrice.
Гекльберри ничего не ответил: он задыхался от быстрого бега. Мальчики, не отрывая глаз, глядели на старую кожевню, куда им так хотелось попасть, и напрягли последние силы. Наконец они добежали до нее, и ворвавшись — плечом к плечу — в открытую дверь, сейчас же упали на пол, под защиту полумрака, царившего в заброшенном здании. Они были счастливы, но страшно устали. Мало-помалу они отдышались, и Том проговорил тихим голосом:
« Dis donc, Huckleberry, fit Tom à voix basse. Comment tout cela va-t-il se terminer ?
— Гекльберри, как ты думаешь, что из всего этого выйдет?
– Par une bonne petite pendaison si jamais le docteur n’en réchappe pas.
— Если доктор Робинсон умрет, думаю, выйдет виселица.
– Tu crois ?
— Да не может быть!
– J’en suis sûr.
— Уж это наверное, Том.
Том задумался и через минуту спросил:
– Oui, mais qui est-ce qui va prévenir la police ? demanda Tom après avoir réfléchi. Nous ?
— Кто же донесет? Мы?
– Tu n’es pas fou ! s’exclama Huck. Suppose que Joe l’Indien ne soit pas pendu pour une raison ou pour une autre, il finira toujours par nous tuer, aussi sûr que nous sommes couchés là !
— Что ты? Да как это можно? Ведь если случится такое, да Индейца Джо не повесят, он нас тогда прикончит, верно тебе говорю! Тогда уж нам смерти не миновать. И это так же верно, как то, что мы сейчас лежим на полу.
– C’est justement ce que je me disais, Huck.
— Я и сам так думаю, Гек.
– Si quelqu’un doit parler, il vaut mieux que ce soit Muff Potter. Il est assez ivrogne pour ne pas savoir tenir sa langue. »
— Если уж кому доносить, то пускай Мефф Поттер — доносит; пожалуй, у него на это глупости хватит. Вечно пьян…
Tom se tut et continua de réfléchir.
Том помолчал; он снова задумался. Наконец сказал еле слышно:
« Dis donc, Huck, fit-il au bout d’un moment. Muff Potter ne sait rien. Il ne pourra rien dire.
— Гек, а ведь Меффу Поттеру ничего не известно… Как же он может донести об убийстве?
– Pourquoi ne sait-il rien ?
— То есть как это так — неизвестно?
– Parce qu’il avait perdu connaissance quand Joe a fait le coup.
— Очень просто: ведь Индеец Джо всадил в доктора нож как, раз в ту минуту, когда доктор ударил Поттера могильной доской. Где ему было видеть? Где ему было узнать об убийстве?
– Sapristi ! C’est pourtant vrai !
— Черт возьми, а ведь правда, Том!
– Et puis, il y a autre chose : le docteur l’a peut-être tué avec la stèle…
— И потом, ты подумай, — может быть, от этого удара Поттер и совсем окочурился.
– Non, je ne pense pas, Tom. Il avait trop bu. C’est plutôt ça. Il boit comme un trou. Tu sais, moi je m’y connais. Quand papa a pris un coup de trop, on pourrait l’assommer avec une cathédrale, ça ne le tuerait pas. C’est lui-même qui le dit. Forcément, c’est la même chose pour Muff Potter. En tout cas, j’avoue que s’il avait été à jeun, un coup pareil de stèle l’aurait tué net.
— Нет, Том, это вряд ли. Ведь он был выпивши. Я это сразу заметил. Да он и всегда ходил выпивши. А… когда мой отец нахлещется, его можно треснуть по голове чем угодно… хоть церковью, ему ничего не сделается, честное слово! Он и сам говорил сколько раз! Значит, и Мефф Поттер такой же. Вот если бы Поттер был трезвый, он, пожалуй, от такого угощения и помер бы… кто его знает…
Снова наступила тишина; Том опять погрузился в свои мысли.
– Huck, es-tu vraiment sûr de pouvoir tenir ta langue, toi ?
— Гекки, ты уверен, что не проговоришься? — наконец спросил он.
– Nous sommes bien forcés de ne rien dire, Tom. Si jamais la police ne pend pas ce diable de métis et si nous ne gardons pas pour nous ce que nous savons, il nous fichera à l’eau et nous noiera comme deux chats. Maintenant, écoute-moi, Tom. Ce que nous avons de mieux à faire c’est de jurer de nous taire quoi qu’il arrive.
— Хочешь не хочешь, Том, а нам надо помалкивать. Сам понимаешь, — этот дьявол метис… Если мы донесем, а его не повесят, он утопит нас обоих, как котят… И знаешь что, Том! Давай-ка мы дадим друг другу клятву, что будем держать язык за зубами. Это будет вернее всего.
– D’accord. Je crois aussi que c’est ce que nous avons de mieux à faire. Lève la main et dis : je le jure !…
— Правильно, Гек. Это самое лучшее. Поднимем руки и поклянемся, что мы…
– Non, non. Pour une chose comme celle-là, ça ne suffit pas. C’est bon pour les filles de jurer de cette façon : elles, elles finissent toujours par vous laisser tomber, et dès qu’elles sont en colère contre vous, elles disent tout. Non, non, c’est trop important ! Il faut signer un papier. Signer avec du sang ! »
— Э, нет, это не годится для такого дела… Это хорошо в обыкновенных делах, в пустяках, особенно с девчонками, потому что они в конце концов все равно проболтаются, чуть попадутся; но в таком большом деле надо, чтобы договор был писаный. И кровью.
Tom trouva l’idée sublime. Elle s’accordait à merveille avec l’heure, le lieu et les circonstances. Il vit par terre, grâce au clair de lune, un éclat de pin assez propre, sortit de sa poche un fragment d’ocre rouge et, coinçant la langue entre ses dents à chaque plein, puis relâchant son effort à chaque délié, il profita d’un rayon de lune pour tracer ces mots :
Том всей душой одобрил эту мысль. Она была и таинственна, и мрачна, и страшна, и вполне гармонировала со всеми событиями, с окружающей обстановкой, с ночной порой. Он поднял с — полу чистую сосновую дощечку, блестевшую в лунном свете, вытащил из кармана кусок “красной охры”, сел так, чтоб свет падал на дощечку, и с трудом нацарапал следующие строки, причем каждой черточке, которая шла сверху вниз, он помогал языком, зажимая его между зубами и отпуская его при каждой черточке, которая шла снизу вверх:
Huckleberry était rempli d’admiration pour la facilité avec laquelle Tom maniait sa plume improvisée et par l’élégance de son langage. Il prit une épingle, fichée dans le revers de sa veste, et allait se piquer le pouce quand Tom l’arrêta.
Гекльберри пришел в восторг от того, что Том умеет так ловко писать и так красиво выражаться. Он вытащил из отворота своей куртки булавку и хотел уже уколоть себе палец, но Том остановил его:
« Ne fais pas ça ! C’est une épingle en laiton. Elle est peut-être couverte de vert-de-gris.
— Погоди! Булавка-то медная. На ней может быть ярь-медянка.
– Qu’est-ce que c’est que ça, le vert-de-gris ?
— Ярь-медянка? А это что за штука?
– C’est du poison, voyons. Amuse-toi à en avaler un jour et tu verras. »
— Яд такой. Попробуй проглотить — увидишь.
Tom prit l’une des aiguilles qui lui servaient à recoudre son col, et les deux garçons, après s’être piqué le pouce, en firent jaillir une goutte de sang. Tom se pressa le doigt à plusieurs reprises et réussit à tracer tant bien que mal ses initiales. Ensuite, il montra à Huck comment former un H et un F, et le document fut achevé. À grand renfort d’incantations, les deux amis enterrèrent le morceau de bois tout près du mur. Cette cérémonie scellait pour eux, désormais, de manière inviolable, les chaînes qui leur liaient la langue.
Том размотал нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика по очереди укололи себе большие пальцы и выдавили по капле крови.
Проделав это несколько раз и пользуясь мизинцем вместо пера, Том вывел внизу начальные буквы своего имени, затем научил Гекльберри, как писать Г. и Ф., и клятва была принесена. Они торжественно, с разными церемониями и заклинаниями, зарыли дощечку возле самой стены, считая, что теперь оковы, связывающие их языки, уже навеки замкнуты на ключ, а самый ключ заброшен далеко-далеко.
À l’autre extrémité du bâtiment, une silhouette furtive se glissait dans l’ombre sans éveiller leur attention.
Сквозь большой пролом в другом конце полуразрушенного здания прокралась какая-то фигура, но мальчики не заметили ее.
« Tom, murmura Huckleberry, est-ce que cela nous empêchera vraiment de le dire à tout jamais ?
— Том, — прошептал Гекльберри, — ты уверен, что после этого мы уже не проболтаемся… никогда?
– Bien sûr. Quoi qu’il arrive, nous devons nous taire, tu le sais !
— Разумеется, уверен. Что бы ни случилось, теперь мы — молчок. А иначе мы тут же упадем мертвыми на месте. Разве ты забыл?
– Oui, je crois qu’il le faut. »
— Да… в самом деле… конечно.
Ils continuèrent de parler à voix basse pendant un certain temps, puis, à un moment donné, un chien poussa un aboiement lugubre à trois mètres d’eux. Les deux garçons se serrèrent l’un contre l’autre comme ils l’avaient fait au cimetière.
Еще некоторое время они продолжали шептаться. Вдруг невдалеке за стеной, — всего в каких-нибудь десяти шагах, уныло и протяжно завыла собака. Мальчики в безумном ужасе прижались друг к другу.
« C’est pour lequel d’entre nous ? souffla Huckleberry.
— Кому это она воет? — еле дыша, прошептал Гекльберри. — Тебе или мне?
– Je ne sais pas, regarde par le trou. Vite !
— Не знаю… посмотри в щелку! Да живее!
— Нет, ты посмотри!
– Non, vas-y, Huck.
— Не могу… не могу я, Гек!
– Je t’en prie, Tom. Oh ! il recommence !
— Ну же, Том… Слышишь, она опять!
– Dieu merci ! soupira Tom. J’ai reconnu sa voix, c’est Bull Harbison.
— Господи, как я рад! — прошептал Том. — Я узнаю ее… по голосу: это Булл Харбисон.
– J’aime mieux cela. Je croyais que c’était un chien errant. »
— Ну, слава богу! Знаешь, я прямо насмерть перепугался — я думал, это собака бродячая.
Le chien se remit à hurler. L’espoir des enfants retomba.
Собака завыла снова. У мальчиков опять упало сердце.
« Oh ! mon Dieu, ce n’est pas le chien de Harbison, murmura Huckleberry. Je t’en prie, Tom, va voir ! »
— Ох, нет! Это не она, — прошептал Гекльберри. — Погляди-ка, Том!
Tremblant de peur, Tom céda et regarda par le trou. Quand il parla, sa voix était à peine audible.
Том, трепеща от страха, приложил глаза к щелке и еле слышно промолвил:
« Oh ! Huck, c’est un chien errant !
— Ой, Гек, это бродячая собака!
– Vite, Tom, vite ! C’est pour qui ?
— Смотри, Том, смотри поскорее: на кого она воет?
– Ça doit être pour nous deux, Huck, puisqu’on est ensemble.
— Должно быть, на нас обоих, Гек. Ведь мы рядом, совсем близко друг к дружке…
– Oh ! Tom, je crois qu’on est fichus. Aucun doute en ce qui me concerne. Je sais où je finirai. J’ai été trop mauvais.
— Ох, Том, мы пропали! Уж я знаю, куда попаду. Я был такой грешник, такой скверный мальчишка…
– Et moi, donc ! Voilà ce que c’est de faire l’école buissonnière, et de désobéir tout le temps. J’aurais pu être sage, comme Sid, si j’avais essayé – mais bien sûr, je ne voulais pas… Si jamais j’en réchappe cette fois, je jure que je serai toujours fourré à l’école du dimanche. » Et Tom se mit à renifler.
— А я? Так мне и надо! Вот что значит не ходить в школу и делать, чего не велят… Я мог бы стать таким же хорошим, как Сид, если б только постарался как следует, да нет, не старался, нет, нет… Ну, если только я спасусь от беды, на этот раз, я буду дневать и ночевать в воскресной школе.
Том начал тихонько всхлипывать.
« Toi, mauvais ! fit Huck en reniflant lui aussi, voyons, Tom Sawyer, tu es un ange à côté de moi. Oh ! Seigneur ! Seigneur ! Seigneur ! je voudrais tellement être à ta place ! »
— Это ты-то скверный? — И Гекльберри тоже захныкал. — Ты, Том Сойер, черт возьми, сущий ангел в сравнении со мной! О боже, боже, хотел бы я хоть вполовину быть таким “скверным”, как ты!
Soudain, Tom manqua s’étouffer :
Том проглотил слезы и шепнул:
« Regarde, Hucky, regarde ! Il nous tourne le dos ! »
— Смотри, Гекки, смотри! Она стоит к нам задом!
Hucky, fou de joie, regarda à son tour.
Гек посмотрел, и сердце его наполнилось радостью.
« Mais, bon sang, c’est vrai ! Et la première fois ?
— Да, задом… Вот здорово! Она так и раньше стояла?
– La première fois aussi. Mais moi, comme un imbécile, je n’y avais pas pensé. C’est merveilleux, non ? Mais alors, pour qui est-il donc venu ? »
— Ну да, а я, дурак, не заметил. Вот хорошо! Но на кого она воет?
L’aboiement s’interrompit. Tom dressa l’oreille.
Вой прекратился. Том навострил уши.
« Chut ! Tu entends ?
— Тс! Что это? — шепнул он.
– On dirait… on dirait des cochons qui grognent. Non, c’est quelqu’un qui ronfle, Tom.
— Вроде как бы хрюкает свинья… Нет, Том, это кто-то храпит…
– Oui, c’est ça. D’où est-ce que ça vient, Huck ?
— Верно! Где же он храпит, Гек?
– Il me semble que c’est à l’autre bout. Tu sais, papa venait dormir ici quelquefois, avec les cochons. Mais lui quand il ronfle, il soulèverait les montagnes ! Et puis, je crois qu’il est parti pour de bon et qu’il ne reviendra plus jamais au village. »
— По-моему, в том конце. Храп как будто идет оттуда. Там ночевал иногда отец вместе со свиньями, но это не он. Он, бывало, так захрапит, что держись — с ног сшибет! К тому же, я думаю, ему уже не вернуться в наш город.
L’esprit d’aventure reprenait peu à peu ses droits chez les deux garçons.
Жажда приключений снова ожила в мальчиках.
« Hucky, tu me suis, si je passe le premier ?
— Гек, ты пойдешь поглядеть, если я пойду впереди?
– Je n’en ai pas très envie, Tom. Si c’était Joe l’Indien ? »
— Неохота мне, Том. А вдруг там Индеец Джо?
Tom frissonna. Mais la tentation d’aller voir fut la plus forte. Les garçons commencèrent par s’entendre : ils iraient, mais se sauveraient dare-dare si le ronflement s’arrêtait. Ils se mirent en marche à pas de loup, l’un derrière l’autre. Quand ils furent à cinq pas du dormeur, Tom marcha sur un bâton qui se cassa avec un bruit sec. L’homme gémit, s’agita. Un rayon de lune lui effleura le visage : c’était Muff Potter. Dès qu’il avait bougé, les garçons s’étaient figés. Ils n’en reprenaient pas moins courage. Ils repartirent sur la pointe des pieds, passèrent sous l’auvent brisé, et s’arrêtèrent un peu plus loin pour se dire au revoir. Le lugubre aboiement reprit. Ils se tournèrent et virent le chien inconnu dressé à quelques pas de Potter, le regard fixé sur lui.
Том оробел. Но искушение было слишком сильно, и мальчики решили пойти посмотреть, уговорившись тотчас же повернуть и дать тягу, если только храп прекратится. На цыпочках, один за другим, они стали подкрадываться к спящему. Не доходя нескольких шагов, Том наступил на какую-то палку; она сломалась и громко хрустнула. Спящий застонал, повернулся, и его лицо попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. У мальчиков кровь застыла в жилах, и они ужасно оробели, когда спящий пошевелился; но теперь все их страхи рассеялись. Они тихонько прошмыгнули сквозь пролом, прошли вместе несколько шагов и уже были готовы разойтись, как вдруг в ночной тишине снова раздался зловещий протяжный вой. Они оглянулись и увидели незнакомую собаку, стоявшую в двух шагах от того места, где лежал Поттер; ее морда была обращена к нему, а нос был поднят к небу.
« Mon Dieu, c’est pour lui ! s’exclamèrent les deux garçons dans un souffle.
— Так это она на него, — в один голос воскликнули мальчики.
– Dis donc, Tom, on dit qu’un chien errant est venu hurler sous les fenêtres de Johnny Miller vers minuit, il y a déjà deux semaines, et qu’un engoulevent s’est posé le même soir sur l’appui de sa fenêtre, et qu’il a chanté. Malgré ça, personne n’est mort dans la famille…
— А знаешь, Том? Говорят, около дома Джонни Миллера выла бродячая собака как раз в полночь, уже недели две тому назад, — и козодой[23] влетел к нему в комнату, сел на перила лестницы и запел в тот же вечер, а до сих пор никто у них в доме не умер.
– Je sais. Mais Gracie Miller est quand même tombée dans l’âtre et s’est terriblement brûlée le samedi suivant !
— Да, я знаю. Ну, так что ж из того? Ведь Греси Миллер в ту же субботу упала в камин и страшно обожглась.
– Elle n’est pas morte ; elle va même plutôt mieux.
— Да, но она не умерла. И не только не умерла, а, наоборот, поправляется.
– Très bien ; mais attends de voir ce qui va se passer. Elle est fichue, aussi sûr que Muff Potter est fichu. C’est ce que disent les nègres, et ils s’y connaissent, Huck, crois-moi. »
— Ладно, погоди, увидишь, что будет. Ее дело пропащее, все равно как и Меффа Поттера. Так говорят негры, а уж они эти дела понимают.
Puis ils se séparèrent, absorbés dans de profondes réflexions. Lorsque Tom regagna sa chambre par la fenêtre, la nuit tirait à sa fin. Notre héros se déshabilla avec d’infinies précautions et s’endormit tout en se félicitant que personne ne se fût aperçu de son escapade. Sid ronflait doucement et son frère ne pouvait pas se douter qu’il était déjà réveillé depuis une heure.
И мальчики расстались в раздумье. Когда Том влезал в окно своей спальни, ночь подходила к концу. Раздеваясь, он принял все меры, чтобы не шуметь, и, засыпая, поздравил себя с тем, что никто не узнал о его смелых проделках. Ему и в голову не приходило, что тихо храпевший Сид на самом деле не спал, я не спал уже около часа.
Lorsque Tom s’arracha au sommeil, Sid était parti. Tom eut l’impression qu’il était plus tard qu’il ne pensait et se demanda pourquoi on n’était pas venu, comme tous les matins, le tarabuster pour le sortir du lit. Il s’habilla en un tournemain. L’âme inquiète, il descendit l’escalier et pénétra dans la salle à manger, encore tout engourdi et endolori. Le petit déjeuner était terminé, mais tout le monde était resté à table. Il régnait dans la pièce une atmosphère solennelle impressionnante : aucun reproche, mais tous les regards se détournaient de lui. Il s’assit, essaya de paraître gai, mais c’était aller à contre-courant. Il n’obtint ni sourire ni réponse d’aucune sorte. Il essaya de faire de l’esprit, mais le cœur n’y était pas et ses plaisanteries n’éveillèrent aucun écho. Alors il se tut.
Когда Том открыл глаза, Сид успел уже одеться и уйти. Час был поздний: и воздух, и солнечный свет ясно говорили об этом. Том был поражен. Почему его не разбудили, почему не растормошили, как всегда? Эта мысль наполнила его дурными предчувствиями. В пять минут он оделся и сошел вниз, хотя его клонило ко сну и он чувствовал во всем теле усталость. Семья еще сидела за столом, но завтрак уже кончился. Никто не сказал Тому ни одного слова упрека, но все глаза были отвращены от него, и в комнате стояла такая торжественная тишина, что сердце преступника пронзил леденящий холод. Он сел и старался казаться веселым. Напрасный труд — никакого отклика! Никто даже не улыбнулся, и он тоже погрузился в молчание, и сердце его сжала тоска.
Après le repas, sa tante le prit à part. Tom se réjouit presque à l’idée de recevoir une correction, mais il n’en fut rien. Tante Polly fondit en larmes et lui dit entre deux sanglots que s’il continuait ainsi, elle ne tarderait pas à mourir de chagrin, car tous ses efforts étaient inutiles. C’était pire qu’un millier de coups de fouet. Tom pleura lui aussi, demanda pardon, promit de se corriger, mais ne parvint ni à obtenir rémission complète de ses péchés ni à inspirer confiance en ses promesses.
После завтрака тетка отвела его в сторону, и Том почти повеселел, так как его осенила надежда, что дело ограничится розгами; но вышло не так. Тетя Полли стала плакать и жаловаться. Она спросила, как у него хватило духу разбить ее старое сердце, и в конце концов сказала ему, что теперь он может делать все, что угодно: губить себя, покрывать позором ее седины, свести ее в могилу, — все равно исправлять его бесполезно; она уж и пытаться не станет. Это было хуже, чем тысяча розог, и сердце у Тома заныло еще больше, чем тело. Он тоже плакал, просил прощения, снова и снова обещал исправиться и наконец был отпущен, но чувствовал, что простили его не совсем и что прежнего доверия к нему нет.
Trop abattu pour songer à se venger de Sid, il prit tristement le chemin de l’école. En classe, il reçut un certain nombre de coups de férule pour avoir fait, la veille, l’école buissonnière avec Joe Harper. Le châtiment le laissa indifférent et il le supporta de l’air de quelqu’un qui a trop de soucis pour s’arrêter à de pareilles bagatelles. Ensuite, il alla s’asseoir à son banc et là, les coudes à son pupitre, le menton entre les mains, il pensa qu’il avait atteint les limites de la douleur humaine. Au bout de quelque temps, il sentit contre son coude le contact d’un objet dur. Il changea de position, prit cet objet, qui était enveloppé dans un papier, et défit le paquet. Il poussa un soupir à fendre l’âme. Son cœur se brisa : le papier enveloppait sa boule de cuivre.
Он ушел прочь и был так несчастен, что даже не испытывал желания отомстить Саду, и тот совершенно напрасно поспешил улизнуть от него через заднюю калитку. Том приплелся в школу печальный и мрачный и вместе с Джо Гарпером подставил спину под розги за то, что вчера не явился в школу. Во время экзекуции у него был вид человека, душа которого удручена более тягостным горем и совершенно не чувствительна к таким пустякам. Вернувшись на свое место, он облокотился на парту и, подпирая подбородок руками, уставился в стену каменным взглядом, выражавшим страдание, дошедшее до последних пределов. Под локтем он почувствовал какой-то твердый предмет. Том долго не глядел на него. Наконец уныло переменил положение и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Глубокий, протяжный, огромный вздох вырвался у него из груди — и сердце его разбилось. То была его медная шишечка от каминной решетки!
Ce fut la goutte qui fit déborder la coupe de son amertume.
Последняя соломинка сломала спину верблюда.