— Том!
"TOM!"
Нет ответа.
No answer.
— Том!
"TOM!"
Нет ответа.
No answer.
— Куда же он запропастился, этот мальчишка?.. Том!
"What's gone with that boy, I wonder? You TOM!"
Нет ответа.
No answer.
Старушка спустила очки на кончик носа и оглядела комнату поверх очков; потом вздернула очки на лоб и глянула из-под них: она редко смотрела сквозь очки, если ей приходилось искать такую мелочь, как мальчишка, потому что это были ее парадные очки, гордость ее сердца: она носила их только “для важности”; на самом же деле они были ей совсем не нужны; с таким же успехом она могла бы глядеть сквозь печные заслонки. В первую минуту она как будто растерялась и сказала не очень сердито, но все же довольно громко, чтобы мебель могла ее слышать:
The old lady pulled her spectacles down and looked over them about the room; then she put them up and looked out under them. She seldom or never looked through them for so small a thing as a boy; they were her state pair, the pride of her heart, and were built for "style," not service--she could have seen through a pair of stove-lids just as well. She looked perplexed for a moment, and then said, not fiercely, but still loud enough for the furniture to hear:
— Ну, попадись только! Я тебя…
"Well, I lay if I get hold of you I'll--"
Не досказав своей мысли, старуха нагнулась и стала тыкать щеткой под кровать, всякий раз останавливаясь, так как у нее не хватало дыхания. Из-под кровати она не извлекла ничего, кроме кошки.
She did not finish, for by this time she was bending down and punching under the bed with the broom, and so she needed breath to punctuate the punches with. She resurrected nothing but the cat.
— В жизни своей не видела такого мальчишки!
"I never did see the beat of that boy!"
Она подошла к открытой двери и, став на пороге, зорко вглядывалась в свой огород — заросшие сорняком помидоры. Тома не было и там. Тогда она возвысила голос, чтоб было слышно дальше, и крикнула:
She went to the open door and stood in it and looked out among the tomato vines and "jimpson" weeds that constituted the garden. No Tom. So she lifted up her voice at an angle calculated for distance and shouted:
— То-о-ом!
"Y-o-u-u TOM!"
Позади послышался легкий шорох. Она оглянулась и в ту же секунду схватила за край куртки мальчишку, который собирался улизнуть.
There was a slight noise behind her and she turned just in time to seize a small boy by the slack of his roundabout and arrest his flight.
— Ну конечно! И как это я могла забыть про чулан! Что ты там делал?
"There! I might 'a' thought of that closet. What you been doing in there?"
— Ничего.
"Nothing."
— Ничего! Погляди на свои руки. И погляди на свой рот. Чем это ты выпачкал губы?
"Nothing! Look at your hands. And look at your mouth. What is that truck?"
— Не знаю, тетя!
"I don't know, aunt."
— А я знаю. Это — варенье, вот что это такое. Сорок раз я говорила тебе: не смей трогать варенье, не то я с тебя шкуру спущу! Дай-ка сюда этот прут.
"Well, I know. It's jam--that's what it is. Forty times I've said if you didn't let that jam alone I'd skin you. Hand me that switch."
Розга взметнулась в воздухе — опасность была неминуемая.
The switch hovered in the air--the peril was desperate--
— Ай! Тетя! Что это у вас за спиной!
"My! Look behind you, aunt!"
Старуха испуганно повернулась на каблуках и поспешила подобрать свои юбки, чтобы уберечь себя от грозной беды, а мальчик в ту же секунду пустился бежать, вскарабкался на высокий дощатый забор — и был таков!
The old lady whirled round, and snatched her skirts out of danger. The lad fled on the instant, scrambled up the high board-fence, and disappeared over it.
Тетя Полли остолбенела на миг, а потом стала добродушно смеяться.
His aunt Polly stood surprised a moment, and then broke into a gentle laugh.
— Ну и мальчишка! Казалось бы, пора мне привыкнуть к его фокусам. Или мало он выкидывал со мной всяких штук? Могла бы на этот раз быть умнее. Но, видно, нет хуже дурака, чем старый дурень. Недаром говорится, что старого пса новым штукам не выучишь. Впрочем, господи боже ты мой, у этого мальчишки и штуки все разные: что ни день, то другая — разве тут догадаешься, что у него на уме? Он будто знает, сколько он может мучить меня, покуда я не выйду из терпения. Он знает, что стоит ему на минуту сбить меня с толку или рассмешить, и вот уж руки у меня опускаются, и я не в силах отхлестать его розгой. Не исполняю я своего долга, что верно, то верно, да простит меня бог. “Кто обходится без розги, тот губит ребенка”, говорит священное писание.[1] Я же, грешная, балую его, и за это достанется нам на том свете — и мне, и ему. Знаю, что он сущий бесенок, но что же мне делать? Ведь он сын моей покойной сестры, бедный малый, и у меня духу не хватает пороть сироту. Всякий раз, как я дам ему увильнуть от побоев, меня так мучает совесть, что и оказать не умею, а выпорю — мое старое сердце прямо разрывается на части. Верно, верно оказано в писании: век человеческий краток и полон скорбей. Так оно и есть! Сегодня он не пошел в школу: будет лодырничать до самого вечера, и мой долг наказать его, и я выполню мой долг — заставлю его завтра работать. Это, конечно, жестоко, так как завтра у всех мальчиков праздник, но ничего не поделаешь, больше всего на свете он ненавидит трудиться. Опустить ему на этот раз я не вправе, не то я окончательно сгублю малыша.
"Hang the boy, can't I never learn anything? Ain't he played me tricks enough like that for me to be looking out for him by this time? But old fools is the biggest fools there is. Can't learn an old dog new tricks, as the saying is. But my goodness, he never plays them alike, two days, and how is a body to know what's coming? He 'pears to know just how long he can torment me before I get my dander up, and he knows if he can make out to put me off for a minute or make me laugh, it's all down again and I can't hit him a lick. I ain't doing my duty by that boy, and that's the Lord's truth, goodness knows. Spare the rod and spile the child, as the Good Book says. I'm a laying up sin and suffering for us both, I know. He's full of the Old Scratch, but laws-a-me! he's my own dead sister's boy, poor thing, and I ain't got the heart to lash him, somehow. Every time I let him off, my conscience does hurt me so, and every time I hit him my old heart most breaks. Well-a-well, man that is born of woman is of few days and full of trouble, as the Scripture says, and I reckon it's so. He'll play hookey this evening, * and [* Southwestern for "afternoon"] I'll just be obleeged to make him work, tomorrow, to punish him. It's mighty hard to make him work Saturdays, when all the boys is having holiday, but he hates work more than he hates anything else, and I've got to do some of my duty by him, or I'll be the ruination of the child."
Том и в самом деле не ходил нынче в школу и очень весело провел время. Он еле успел воротиться домой, чтобы до ужина помочь негритенку Джиму напилить на завтра дров и наколоть щепок или, говоря более точно, рассказать ему о своих приключениях, пока тот исполнял три четверти всей работы. Младший брат Тома, Сид (не родной брат, а сводный), к этому времени уже сделал все, что ему было приказано (собрал и отнес все щепки), потому что это был послушный тихоня: не проказничал и не доставлял неприятностей старшим.
Tom did play hookey, and he had a very good time. He got back home barely in season to help Jim, the small colored boy, saw next-day's wood and split the kindlings before supper--at least he was there in time to tell his adventures to Jim while Jim did three-fourths of the work. Tom's younger brother (or rather half-brother) Sid was already through with his part of the work (picking up chips), for he was a quiet boy, and had no adventurous, trouble-some ways.
Пока Том уплетал свой ужин, пользуясь всяким удобным случаем, чтобы стянуть кусок сахару, тетя Полли задавала ему разные вопросы, полные глубокого лукавства, надеясь, что он попадет в расставленные ею ловушки и проболтается. Как и все простодушные люди, она не без гордости считала себя тонким дипломатом и видела в своих наивнейших замыслах чудеса ехидного коварства.
While Tom was eating his supper, and stealing sugar as opportunity offered, Aunt Polly asked him questions that were full of guile, and very deep--for she wanted to trap him into damaging revealments. Like many other simple-hearted souls, it was her pet vanity to believe she was endowed with a talent for dark and mysterious diplomacy, and she loved to contemplate her most transparent devices as marvels of low cunning. Said she:
— Том, — сказала она, — в школе сегодня небось было жарко?
"Tom, it was middling warm in school, warn't it?"
— Да, ’м.[2]
"Yes'm."
— Очень жарко, не правда ли?
"Powerful warm, warn't it?"
— Да, ’м.
"Yes'm."
— И неужто не захотелось тебе, Том, искупаться в реке?
"Didn't you want to go in a-swimming, Tom?"
Тому почудилось что-то недоброе — тень подозрения и страха коснулась его души. Он пытливо посмотрел в лицо тети Полли, но оно ничего не сказало ему. И он ответил:
A bit of a scare shot through Tom--a touch of uncomfortable suspicion. He searched Aunt Polly's face, but it told him nothing. So he said:
— Нет, ’м… не особенно.
"No'm--well, not very much."
Тетя Полли протянула руку и потрогала у Тома рубашку.
The old lady reached out her hand and felt Tom's shirt, and said:
— Даже не вспотел, — сказала она.
И она самодовольно подумала, как ловко удалось ей обнаружить, что рубашка у Тома сухая; никому и в голову не пришло, какая хитрость была у нее на уме. Том, однако, уже успел сообразить, куда ветер дует, и предупредил дальнейшие расспросы:
"But you ain't too warm now, though." And it flattered her to reflect that she had discovered that the shirt was dry without anybody knowing that that was what she had in her mind. But in spite of her, Tom knew where the wind lay, now. So he forestalled what might be the next move:
— Мы подставляли голову под насос — освежиться. У меня волосы до сих пор мокрые. Видите?
"Some of us pumped on our heads--mine's damp yet. See?"
Тете Полли стало обидно: как могла она упустить такую важную косвенную улику! Но тотчас же новая мысль осенила ее.
Aunt Polly was vexed to think she had overlooked that bit of circumstantial evidence, and missed a trick. Then she had a new inspiration:
— Том, ведь, чтобы подставить голову под насос, тебе не пришлось распарывать воротник рубашки в том месте, где я зашила его? Ну-ка, расстегни куртку!
"Tom, you didn't have to undo your shirt collar where I sewed it, to pump on your head, did you? Unbutton your jacket!"
Тревога сбежала у Тома с лица. Он распахнул куртку. Воротник рубашки был крепко зашит.
The trouble vanished out of Tom's face. He opened his jacket. His shirt collar was securely sewed.
— Ну хорошо, хорошо. Тебя ведь никогда не поймешь. Я была уверена, что ты и в школу не ходил, и купался. Ладно, я не сержусь на тебя: ты хоть и порядочный плут, но все же оказался лучше, чем можно подумать.
"Bother! Well, go 'long with you. I'd made sure you'd played hookey and been a-swimming. But I forgive ye, Tom. I reckon you're a kind of a singed cat, as the saying is--better'n you look. This time."
Ей было немного досадно, что ее хитрость не привела ни к чему, и в то же время приятно, что Том хоть на этот раз оказался пай-мальчиком.
She was half sorry her sagacity had miscarried, and half glad that Tom had stumbled into obedient conduct for once.
Но тут вмешался Сид.
But Sidney said:
— Что-то мне помнится, — сказал он, — будто вы зашивали ему воротник белой ниткой, а здесь, поглядите, черная!
"Well, now, if I didn't think you sewed his collar with white thread, but it's black."
— Да, конечно, я зашила белой!.. Том!..
"Why, I did sew it with white! Tom!"
Но Том не стал дожидаться продолжения беседы. Убегая из комнаты, он тихо оказал:
But Tom did not wait for the rest. As he went out at the door he said:
— Ну и вздую же я тебя, Сидди!
"Siddy, I'll lick you for that."
Укрывшись в надежном месте, он осмотрел две большие иголки, заткнутые за отворот куртки и обмотанные нитками. В одну была вдета белая нитка, а в другую — черная.
In a safe place Tom examined two large needles which were thrust into the lapels of his jacket, and had thread bound about them--one needle carried white thread and the other black. He said:
— Она и не заметила бы, если б не Сид. Черт возьми! То она зашивала белой ниткой, то черной. Уж шила бы какой-нибудь одной, а то поневоле собьешься… А Сида я все-таки вздую — будет ему хороший урок!
"She'd never noticed if it hadn't been for Sid. Confound it! sometimes she sews it with white, and sometimes she sews it with black. I wish to gee-miny she'd stick to one or t'other--I can't keep the run of 'em. But I bet you I'll lam Sid for that. I'll learn him!"
Том не был Примерным Мальчиком, каким мог бы гордиться весь город. Зато он отлично знал, кто был примерным мальчиком, и ненавидел его.
He was not the Model Boy of the village. He knew the model boy very well though--and loathed him.
Впрочем, через две минуты — и даже скорее — он позабыл все невзгоды. Не потому, что они были для него менее тяжки и горьки, чем невзгоды, обычно мучающие взрослых людей, но потому, что в эту минуту им овладела новая могучая страсть и вытеснила у него из головы все тревоги. Точно так же и взрослые люди способны забывать свои горести, едва только их увлечет какое-нибудь новое дело. Том в настоящее время увлекся одной драгоценной новинкой: у знакомого негра он перенял особую манеру свистеть, и ему давно уже хотелось поупражняться в этом искусстве на воле, чтобы никто не мешал. Негр свистел по-птичьи. У него получалась певучая трель, прерываемая короткими паузами, для чего нужно было часто-часто дотрагиваться языком до неба. Читатель, вероятно, помнит, как это делается, — если только он когда-нибудь был мальчишкой. Настойчивость и усердие помогли Тому быстро овладеть всей техникой этого дела. Он весело зашагал по улице, и рот его был полон сладкой музыки, а душа была полна благодарности. Он чувствовал себя как астроном, открывший в небе новую планету, только радость его была непосредственнее, полнее и глубже.
Within two minutes, or even less, he had forgotten all his troubles. Not because his troubles were one whit less heavy and bitter to him than a man's are to a man, but because a new and powerful interest bore them down and drove them out of his mind for the time--just as men's misfortunes are forgotten in the excitement of new enterprises. This new interest was a valued novelty in whistling, which he had just acquired from a negro, and he was suffering to practise it un-disturbed. It consisted in a peculiar bird-like turn, a sort of liquid warble, produced by touching the tongue to the roof of the mouth at short intervals in the midst of the music--the reader probably remembers how to do it, if he has ever been a boy. Diligence and attention soon gave him the knack of it, and he strode down the street with his mouth full of harmony and his soul full of gratitude. He felt much as an astronomer feels who has discovered a new planet--no doubt, as far as strong, deep, unalloyed pleasure is concerned, the advantage was with the boy, not the astronomer.
Летом вечера долгие. Было еще светло. Вдруг Том перестал свистеть. Перед ним стоял незнакомец, мальчишка чуть побольше его. Всякое новое лицо любого пола и возраста всегда привлекало внимание жителей убогого городишки Санкт-Петербурга.[3] К тому же на мальчике был нарядный костюм — нарядный костюм в будний день! Это было прямо поразительно. Очень изящная шляпа; аккуратно застегнутая синяя суконная куртка, новая и чистая, и точно такие же брюки. На ногах у него были башмаки, даром, что сегодня еще только пятница. У него был даже галстук — очень яркая лента. Вообще он имел вид городского щеголя, и это взбесило Тома. Чем больше Том глядел на это дивное диво, тем обтерханнее казался ему его собственный жалкий костюм и тем выше задирал он нос, показывая, как ему противны такие франтовские наряды. Оба мальчика встретились в полном молчании. Стоило одному сделать шаг, делал шаг и другой, — но только в сторону, вбок, по кругу. Лицо к лицу и глаза в глаза — так они передвигались очень долго. Наконец Том сказал:
The summer evenings were long. It was not dark, yet. Presently Tom checked his whistle. A stranger was before him--a boy a shade larger than himself. A new-comer of any age or either sex was an im-pressive curiosity in the poor little shabby village of St. Petersburg. This boy was well dressed, too--well dressed on a week-day. This was simply as astounding. His cap was a dainty thing, his close-buttoned blue cloth roundabout was new and natty, and so were his pantaloons. He had shoes on--and it was only Friday. He even wore a necktie, a bright bit of ribbon. He had a citified air about him that ate into Tom's vitals. The more Tom stared at the splendid marvel, the higher he turned up his nose at his finery and the shabbier and shabbier his own outfit seemed to him to grow. Neither boy spoke. If one moved, the other moved--but only sidewise, in a circle; they kept face to face and eye to eye all the time. Finally Tom said:
— Хочешь, я тебя вздую!
"I can lick you!"
— Попробуй!
"I'd like to see you try it."
— А вот и вздую!
"Well, I can do it."
— А вот и не вздуешь!
"No you can't, either."
— Захочу и вздую!
"Yes I can."
— Нет, не вздуешь!
"No you can't."
— Нет, вздую!
"I can."
— Нет, не вздуешь!
"You can't."
— Вздую!
"Can!"
— Не вздуешь!
"Can't!"
Тягостное молчание. Наконец Том говорит:
An uncomfortable pause. Then Tom said:
— Как тебя зовут?
"What's your name?"
— А тебе какое дело?
"'Tisn't any of your business, maybe."
— Вот я покажу тебе, какое мне дело!
"Well I 'low I'll make it my business."
— Ну, покажи. Отчего не показываешь?
"Well why don't you?"
— Скажи еще два слава — и покажу.
"If you say much, I will."
— Два слова! Два слова! Два слова! Вот тебе! Ну!
"Much--much--much. There now."
— Ишь какой ловкий! Да если бы я захотел, я одною рукою мог бы задать тебе перцу, а другую пусть привяжут — мне за опишу.
"Oh, you think you're mighty smart, don't you? I could lick you with one hand tied behind me, if I wanted to."
— Почему ж не задашь? Ведь ты говоришь, что можешь.
"Well why don't you do it? You say you can do it."
— И задам, если будешь ко мне приставать!
"Well I will, if you fool with me."
— Ай-яй-яй! Видали мы таких!
"Oh yes--I've seen whole families in the same fix."
— Думаешь, как расфуфырился, так уж и важная птица! Ой, какая шляпа!
"Smarty! You think you're some, now, don't you? Oh, what a hat!"
— Не нравится? Сбей-ка ее у меня с головы, вот и получишь от меня на орехи.
"You can lump that hat if you don't like it. I dare you to knock it off--and anybody that'll take a dare will suck eggs."
— Врешь!
"You're a liar!"
— Сам ты врешь!
"You're another."
— Только стращает, а сам трус!
"You're a fighting liar and dasn't take it up."
— Ладно, проваливай!
"Aw--take a walk!"
— Эй ты, слушай: если ты не уймешься, я расшибу тебе голову!
"Say--if you give me much more of your sass I'll take and bounce a rock off'n your head."
— Как же, расшибешь! Ой-ой-ой!
"Oh, of course you will."
— И расшибу!
"Well I will."
— Чего же ты ждешь? Пугаешь, пугаешь, а на деле нет ничего? Боишься, значит?
"Well why don't you do it then? What do you keep saying you will for? Why don't you do it? It's because you're afraid."
— И не думаю.
"I ain't afraid."
— Нет, боишься!
"You are."
— Нет, не боюсь!
"I ain't."
— Нет, боишься!
"You are."
Снова молчание. Пожирают друг друга глазами, топчутся на месте и делают новый круг. Наконец они стоят плечом к плечу. Том говорит:
Another pause, and more eying and sidling around each other. Presently they were shoulder to shoulder. Tom said:
— Убирайся отсюда!
"Get away from here!"
— Сам убирайся!
"Go away yourself!"
— Не желаю.
"I won't."
— И я не желаю.
"I won't either."
Так они стоят лицом к лицу, каждый выставил ногу вперед под одним и тем же углом. С ненавистью глядя друг на друга, они начинают что есть силы толкаться. Но победа не дается ни тому, ни другому. Толкаются они долго. Разгоряченные, красные, они понемногу ослабляют свой натиск, хотя каждый по-прежнему остается настороже… И тогда Том говорит:
So they stood, each with a foot placed at an angle as a brace, and both shoving with might and main, and glowering at each other with hate. But neither could get an advantage. After struggling till both were hot and flushed, each relaxed his strain with watchful caution, and Tom said:
— Ты трус и щенок! Вот я скажу моему старшему брату — он одним мизинцем отколотит тебя. Я ему скажу — он отколотит!
"You're a coward and a pup. I'll tell my big brother on you, and he can thrash you with his little finger, and I'll make him do it, too."
— Очень я боюсь твоего старшего брата! У меня у самого есть брат, еще старше, и он может швырнуть твоего вон через тот забор. (Оба брата — чистейшая выдумка).
"What do I care for your big brother? I've got a brother that's bigger than he is--and what's more, he can throw him over that fence, too." [Both brothers were imaginary.]
— Врешь!
"That's a lie."
— Мало ли что ты скажешь!
"Your saying so don't make it so."
Том большим пальцем ноги проводит в пыли черту и говорит:
Tom drew a line in the dust with his big toe, and said:
— Посмей только переступить через эту черту! Я дам тебе такую взбучку, что ты с места не встанешь! Горе тому, кто перейдет за эту черту!
"I dare you to step over that, and I'll lick you till you can't stand up. Anybody that'll take a dare will steal sheep."
Чужой мальчик тотчас же спешит перейти за черту:
The new boy stepped over promptly, and said:
— Ну посмотрим, как ты вздуешь меня.
"Now you said you'd do it, now let's see you do it."
— Отстань! Говорю тебе: лучше отстань!
"Don't you crowd me now; you better look out."
— Да ведь ты говорил, что поколотишь меня. Отчего ж не колотишь?
"Well, you said you'd do it--why don't you do it?"
— Черт меня возьми, если не поколочу за два цента!
"By jingo! for two cents I will do it."
Чужой мальчик вынимает из кармана два больших медяка и с усмешкой протягивает Тому. Том ударяет его по руке, и медяки летят на землю. Через минуту оба мальчика катаются в пыли, сцепившись, как два кота. Они дергают друг друга за волосы, за куртки, за штаны, они щиплют и царапают друг другу носы, покрывая себя пылью и славой. Наконец неопределенная масса принимает отчетливые очертания, и в дыму сражения становится видно, что Том сидит верхом на враге и молотит его кулаками.
— Проси пощады! — требует он.
The new boy took two broad coppers out of his pocket and held them out with derision. Tom struck them to the ground. In an instant both boys were rolling and tumbling in the dirt, gripped together like cats; and for the space of a minute they tugged and tore at each other's hair and clothes, punched and scratched each other's nose, and covered themselves with dust and glory. Presently the confusion took form, and through the fog of battle Tom appeared, seated astride the new boy, and pounding him with his fists. "Holler 'nuff!" said he.
Но мальчик старается высвободиться и громко ревет — больше от злости.
The boy only struggled to free himself. He was crying--mainly from rage.
— Проси пощады! — И молотьба продолжается.
"Holler 'nuff!"--and the pounding went on.
Наконец чужой мальчик невнятно бормочет: “Довольно!” — и Том, отпуская его, говорит:
At last the stranger got out a smothered "'Nuff!" and Tom let him up and said:
— Это тебе наука. В другой раз гляди, с кем связываешься.
"Now that'll learn you. Better look out who you're fooling with next time."
Чужой мальчик побрел прочь, стряхивая с костюмчика пыль, всхлипывая, шмыгая носом, время от времени оборачиваясь, качая головой и грозя жестоко разделаться с Томом “в следующий раз, когда поймает его”. Том отвечал насмешками и направился к дому, гордый своей победой. Но едва он повернулся спиной к незнакомцу, тот запустил в него камнем и угодил между лопатками, а сам кинулся бежать, как антилопа. Том гнался за предателем до самого дома и таким образом узнал, где тот живет. Он постоял немного у калитки, вызывая врага на бой, но враг только строил ему рожи в окне, а выйти не пожелал. Наконец появилась мамаша врага, обозвала Тома гадким, испорченным, грубым мальчишкой и велела убираться прочь.
The new boy went off brushing the dust from his clothes, sobbing, snuffling, and occasionally looking back and shaking his head and threatening what he would do to Tom the "next time he caught him out." To which Tom responded with jeers, and started off in high feather, and as soon as his back was turned the new boy snatched up a stone, threw it and hit him between the shoulders and then turned tail and ran like an antelope. Tom chased the traitor home, and thus found out where he lived. He then held a position at the gate for some time, daring the enemy to come outside, but the enemy only made faces at him through the window and declined. At last the enemy's mother appeared, and called Tom a bad, vicious, vulgar child, and ordered him away. So he went away; but he said he "'lowed" to "lay" for that boy.
Том ушел, но, уходя, пригрозил, что будет бродить поблизости и задаст ее сыночку как следует. Домой он вернулся поздно и, осторожно влезая в окно, обнаружил, что попал в засаду: перед ним стояла тетка; и, когда она увидела, что сталось с его курткой и штанами, ее решимость превратить его праздник в каторжную работу стала тверда, как алмаз.
He got home pretty late that night, and when he climbed cautiously in at the window, he uncovered an ambuscade, in the person of his aunt; and when she saw the state his clothes were in her resolution to turn his Saturday holiday into captivity at hard labor became adamantine in its firmness.